Встретясь с этим азиатским экземпляром в Петербурге, Райнер сделался его чичероне и привез его, между прочим, в качестве редкого посетителя в Дом, предупредив, что здесь будут жить так, как он читал в некоторых трактатах.
Китаец очень рад был видеть все, что имело для него какую-нибудь новизну.
Важно расшаркиваясь и внимательно, с крайнею осторожностью осматриваясь во все стороны, он вступил за Райнером в Дом Согласия. Они застали всех граждан Дома в зале, беседующими о труде. Белоярцев встал при входе необычайного посетителя и приветствовал его с тонкостью образованного европейца и с любезностью фермера, приготовляющегося удивить посетителя своим стадом тонкорунных овец.
— Это жрец? — спросил китаец Райнера.
Райнер объяснил ему, что такое Белоярцев и женщины, которых они видят за столом.
Китаец мотнул головой, Райнер стал объяснять ему порядки Дома; китаец опять мотнул головою.
— Это Фо; это значит, они принадлежат к религии Фо, — говорил он Райнеру тоном глубочайшего убеждения.
— Что он говорит? — беспрестанно осведомлялась Бертольди.
Райнер перевел ей это замечание.
— Странно! Он глуп, верно, — произнесла Бертольди.
— Вы ему разъясните, что это не все мы здесь, что у нас есть свои люди и в других местах.
— Да, это как Фо, — говорил китаец, выслушав объяснения Райнера. — Фо все живут в кумирнях, и их поклонники тоже приходят. Они вместе работают: это я знаю. Это у всех Фо.
— Вы расскажите, что мы это разовьем, что у нас будут и удобства. Вот цветы уже у нас.
— Вот этот человек сюда цветы принес, — говорил Райнер китайцу.
— Да, это всё как у Фо; Фо всегда вместе живут и цветы приносят.
— Что за пошляк! — отозвалась Бертольди, допытавшись у Райнера, о чем говорит китаец.
Между тем собрались граждане. Собрание было больше прежнего. Явилось несколько новых граждан и одна новая гражданка Чулкова, которая говорила, что она не намерена себе ни в чем отказывать; что она раз встретила в Летнем саду человека, который ей понравился, и прямо сказала ему:
— Не хотите ли быть со мною знакомым?
— Это так и следовало, — сказал ей тихонько Белоярцев.
Чтение отчета за вторые три декады началось в девять часов вечера и шло довольно беспорядочно. Прихожие граждане развлекались разговорами и плохо слушали отчет Дома. Резюме отчета было то же, что и в первый раз: расходов приходилось по двадцати семи рублей на человека; уплатили свои деньги Белоярцев, Прорвич, Лиза и Каверина. Прочие хотя и имели кое-какой заработок, но должны были употребить его на покрытие других нужд своих и в уплату ничего представить не могли. — Белоярцев утешался и снова повторял об ожидаемых сбережениях и об удобствах, которые с помощию их станут возможны для ассоциации. Многие, однако, чуяли, что это вздор и что никаких сбережений не будет.
Заседание кончилось довольно рано и довольно скучно. Гости стали расходиться в одиннадцатом часу, торопясь каждый уйти к своему дому. Китаец встал и захлопал глазами.
— Это когда же начнется? — спросил он тихонько Райнера.
— Что такое когда начнется?
— Театр.
— Театр! Какой театр?
— Разве не будет театра?
Райнер встал и потащил с собою своего азиатского друга, ожидавшего все время театрального представления.
Представление началось вскоре, но без посторонних зрителей.
— Сколько стоят эти цветы? — спросила Лиза Белоярцева, когда он возвратился, проводив до передней последнего гостя.
— Что-то около шестнадцати рублей, Лизавета Егоровна.
— Как же вы смели опять позволить себе такое самоволие! Зачем вы купили эти цветы?
— Господи боже мой! сколько вы времени видите здесь эти цветы, и вдруг такой букет, — отвечал обиженным тоном Белоярцев.
— Я вас спрашиваю, как вы смели их купить на общественный счет?
— Да отчего же вы ничего не говорили прежде? Ведь это, Лизавета Егоровна, странно: так жить нельзя.
— И так нельзя, нельзя, — отвечала запальчиво Лиза. — Mesdames! Вас не оскорбляет этот поступок? Вспомните, что это второй раз господин Белоярцев делает что хочет.
— Ведь он подарил эти цветы? — вмешалась Ступина.
— Вы подарили эти цветы? Ваши они, наконец, или общие? Надеюсь, общие, если вы записали их в отчет? Да? Ну, говорите же… Ах, как вы жалки, смешны и… гадки, Белоярцев, — произнесла с неописуемым презрением Лиза и, встав из-за стола, пошла к двери.
— Лизавета Егоровна! — позвал Белоярцев ее обиженно.
Лиза остановилась и молча оглянулась через плечо.
— По крайней мере мы с вами после этого говорить не можем, — произнес, стараясь поправиться, Белоярцев.
Лиза пошла далее, не удостоив его никаким ответом.
— Это ужасно! это ужасно! — повторяли долго в зале, группируясь около Белоярцева и упоминая часто имя Лизы.
— Или она, или я, — говорил Белоярцев.
Решено было, что, конечно, не Белоярцев, а Лиза должна оставить Дом Согласия.
Лиза узнала об этом решении в тот же вечер и объявила, что она очень рада никому не мешать пресмыкаться перед кем угодно, даже перед Белоярцевым.
С Лизою поднялась и Ступина, которой все не жилось в Доме.
Дней пять они ездили, отыскивая себе квартиру, но не находили того, чего им хотелось, а в это время случились два неприятные обстоятельства: Райнер простудился и заболел острым воспалением легких, и прислуга Дома Согласия, наскучив бестолковыми требованиями граждан, взбунтовалась и требовала расчета.